В одной книге я прочитала, что одну 100-летнюю женщину спросили, что она вспоминает чаще всего, она не задумываясь, ответила: «Войну!», - «Так уже 70 лет прошло?!», - «Вот война и не отпускает!» Видать, война не отпускает всех, кто с ней столкнулся.

Когда Одесса переживала оккупацию – я была совсем ещё ребенком, но, почему-то именно эти годы отчетливо врезались в мою память. Помню, как мама - Анна Герасимовна Матвеева уходила «выполнять трудповинность», на которую посылали всех румыны. Это потом я уже узнала, что они разбирали завалы после бомбежек. Я ее ждала дома и смотрела на часы-ходики, которые висели напротив моей кровати, мерно раскачивался маятник и они негромко, по-домашнему уютно тикали. Мама меня научила по ним определять время. Она приходила в три часа иногда чуть позже (во сколько уходила – я не знаю). Иногда после 4-х часов снова уходила и приходила когда уже темнело. Скоро к нам вернулась моя няня. У меня до сих пор хранится её фотография, на которой Елена Савельевна Балихова (так звали няню) строго смотрит на фотографа из-под шляпки. Уже гораздо позже я узнала, что она «из бывших», т.е. дворянка, а в Одессу приехала из Белгород–Днестровского и всю оккупацию была моей няней. Где и как она познакомилась с мамой – я не знаю, мама никогда об этом не говорила. Вдвоем с няней уже было веселее коротать время.

Я следила за часами, и как только правая гирька на цепочке спускалась достаточно низко, я звала Елену Савельевну и она подтягивала её. Однажды, в воскресенье мама меня взяла за руку и мы пошли в город. Для меня выход в город да ещё с мамой был как праздник. Мы шли довольно долго и пришли в какой-то большой сквер. Помню, где-то рядом раздался паровозный гудок. Я не разбиралась тогда во временах года, но голые кроны деревьев я запомнила. Мама мне стала объяснять, как я должна себя вести, если подойдет дядя.

Немного прошло время, как подошел мужчина в темном ватнике и фуражке средних лет. Он поздоровался со мной как со взрослой и спросил сколько мне лет, а затем отвел к другой скамейке, посадил меня и протянул мне руку, а в руке оказались две карамельки в зелёных фантиках! Я до сих пор помню их вкус! С мамой дядя говорил не долго, а затем поднялся и ушёл в глубину сквера, а мы с мамой ушли в противоположную сторону к мосту через железную дорогу. Затем мы перешли через ещё какой-то мост.

Шли молча, так как мама заранее объяснила, что ничего спрашивать нельзя. Шли не долго, затем зашли на короткий промежуток времени в чужой дом, и только после этого вернулись домой. Затем такие прогулки мы совершали не раз. Может раз 10 или около того. Я эти прогулки всегда ждала, так как дядя в ватнике мне всегда дарил две карамельки. Но потом мы перестали совершать прогулки, а совсем скоро пришли наши войска. Я пошла в школу, и каждый день бегала к своей приятельнице Людмиле Криничанской на Гаванную, 4, где был музей обороны Одессы. Я часто маму расспрашивала об одесском подполье и каждый раз, чеканя каждое слово, она отвечала: «Я ! Ничего ! Не ! Знаю !» А один раз она все же сказала: «Все что я делала – ради жизни вас, детей, а не ради статей в газетах!»

Прошли годы и уже перед самой своей смертью в ноябре 1977 года, мама вдруг сказала, как бы ни к кому не обращаясь: «А на скамейку приходил Гефт» и замолчала. Последними ее словами были : «Будь проклята эта война !»

После похорон мамина знакомая Нина Люлина рассказала, что до войны она работала с мамой на 10 нефтебазе, а в войну они входили в тройку по райкому партии Ленинского района: Громов, Люлина и Матвеева. Но когда к Нине я пришла домой, чтобы расспросить подробнее о подполье, она мне ответила так же, как когда- то ответила мама :

«Все что мы делали – ради жизни вас, детей, а не ради статей в газетах !»

Уже отчаявшись что-либо еще узнать о том времени и роли моей семьи, перебирая мамины архивы, я нашла любопытный документ. Это объяснительная мамы в ЦК Партии Украины. Привожу дословно (кроме одной фамилии – по понятным причинам) :

«Осенью, 41 года, когда фронт приближался к Одессе, я как член партии просила разрешение эвакуироваться. Я занимала должность инспектора по качеству и осталась одна, т.к. все мужчины ушли на фронт. Перед самым оставлением Одессы были получены визы на эвакуацию, но на руки мне их не дали. Списки были составлены Белоусовым и Чевалым для получения соответственных документов. Но в последние дни эти лица исчезли вместе с документами. Без этих документов, будучи обременена Балиховой Еленой Савельевной (няня) и 3-х летней дочкой, а сама больна ногами, без средств я выехать не смогла и осталась в Одессе. Шесть месяцев я скрывалась от регистрации, но меня выдал сотрудник нашей нефтебазы N… и меня арестовали. Меня сильно избили. После освобождения из-под ареста я жила безвыездно в Одессе и зарабатывала на жизнь подённой работой у румынского офицера Бродецкого Аида-Мария, 1913г.р. в г. Браилове. Во время оккупации я работала подпольно по заданию парткома Громова (Парторг Ленинского района). После освобождения зарегистрировалась в горкоме Ленинского района и обкоме. Меня исключили из партии, т.к. я осталась в оккупации».

Мама не хотела, что бы я ее расспрашивала, но кое-что мне все-таки рассказали мамины знакомые. От них я узнала, что мама каждую среду должна была отмечаться у румын в Красном переулке, угол Греческой. Всегда в то же самое время приходил на регистрацию Жора (фамилию его не знали, но знали, что он жил на Гоголя, 14, в конце двора справа на первом этаже). Жил он вдвоем с бабушкой. При встрече он всегда маме в карман незаметно клал листовки. Еще мне стало известно, что у Громова был сын. Люлина умерла в 1988 году. Она же и рассказала, что выдал всех техсекретарь. Когда освободили Одессу, его арестовали. Отсидев 10 лет, он вернулся. Его дочь до сих пор живет в Одессе. Вот такие воспоминания у меня накануне 10 апреля – Дня освобождения нашего города.

Матвеева Светлана Григорьевна. 2016 год